Евгений гуляковский — украденный залог
Евгений Гуляковский
Украденный залог
ПРОЛОГ
— Зачем человеку мужество, если он все равно умрет?
Алексей грустно усмехнулся. Много дней их маленькая экспедиция провела в пустыне среди тарыков, в желтом и едком песке. Люди устали. В трудные минуты они начинают задавать себе и другим вопросы. На этот раз первой начала та, которую он любил. Вот она сидит рядом. Равнодушная, с пустыми глазами. Такие глаза бывают у человека, когда пустыня оказалась сильнее. Волосы посерели от пыли. Никто не умывался третьи сутки. Наверно, ей уже хочется пить, но она не говорит об этом. Она спрашивает, что такое мужество… Наверно, нужно остановить машину, успокоить ее, чем-то утешить или накричать, нагрубить. Вместо этого он начинает объяснять ей, что такое мужество.
В неподходящей обстановке высокопарные слова звучат нелепо и наполняются от этого непонятной значительностью.
— Мужество не умирает вместе с человеком, оно остается жить для других.
— Может быть, и любовь остается другим?
— Может быть.
И снова молчат. Сорок километров в жару. Потом остановка. На шесть часов, не больше, она, наверно, не захочет даже умыться.
Когда машина остановилась, Алексей узнал знакомое место. Здесь они уже были. Под песчаной грядой погребена разрушенная стена древнего города. Города давно нет, а стена осталась.
Наверно, Таня думала о том же. Она вышла из машины и долго смотрела на стену.
— Это Бактра. Я знаю. Великий полководец Аполонодор Артамитский две тысячи лет тому назад разгромил здесь индусов. Говорят, он был чужеземцем. Рабом и скифом. Ты тоже был скифом. Таких, как ты, греки называли варварами.
Он знает, откуда у нее эти точные сведения. Человек, от которого она уехала с ним, был кандидатом каких-то очень древних наук.
Разбили палатки. Когда стемнело, из корней саксаула рабочие сложили костер. Красные отблески ложились на старые стены. Казалось, большие мохнатые тени ворочаются среди них и живут отдельной, непонятной для людей жизнью.
— Если ты прав, то мужество этих людей, — она кивнула на остатки стен, — все хорошее и светлое, что было у них, должно быть с нами. Где оно?
— Оно с нами.
— Я его не вижу.
— Мы не видели, как загорелись звезды, тем не менее они светят. Люди не уходят бесследно, все лучшее остается с другими.
— Ты умеешь красиво придумывать. Однако умирает все. Даже любовь…
Когда Таня уснула, он ушел из лагеря и остановился у древних стен. Никто не сможет ему помочь, и уж, во всяком случае, не те, кто жил здесь две тысячи лет тому назад. Менее всего они могли помочь ему… Любил ли тот, кого звали Аполонодор Артамитский? Каким он был человеком? И какое ему до этого дело? Что он оставил ему? Ему, Алексею Петровичу Ветровскому, и что останется от него, если он умрет? Что останется от всей его жизни, от его любви?
Много вопросов бродило в эту ночь в голове Алексея. Вопросов, на которые люди обычно не получают ответа. Но случилось так, что на один из них ответ был найден…
История эта началась две тысячи лет тому назад на далеком и диком тогда Урале.
ГЛАВА I
Пепельно-серая кошка втиснула свое гибкое тело в узкую расселину скалы. В желтых глазах таились злоба и боль. Много дней шло по ее следу непонятное двуногое существо. Трижды, сделав охотничий круг, залегала она на его пути. И трижды короткие острые палки вонзались в ее тело, не давали сделать последний прыжок. Страх и боль перед непонятной силой врага гнали ее прочь. Сейчас путь врага лежал ниже, в лощине. Низовой ветер нес чужой раздражающий запах… И голод победил страх…
Прямо под расселиной, где притаился барс, из-за зазубренного ребра скалы показалась фигурка мальчика… Он шел на коротких и широких дощечках, обернутых мехом куницы. Руки точно срослись с большим серповидным луком. Мягкий снег легко держал на себе щупленькое тело, укутанное в свободную меховую куртку. Мальчик шел медленно, но это была уже не обостренная осторожность охотника. В раскачивающейся походке чувствовалась глубокая усталость. еще немного — и он упадет в снег. Слезы наворачиваются на глаза и тут же стынут на колючем ветру.
Многодневный блеск снега притупил зрение… Мальчик не замечает грязно-серого пятна там, наверху, над своей головой… Злобное, короткое рычание заставляет его рвануться в сторону. Но уже поздно. Туша зверя наваливается на плечи, опрокидывает навзничь, рот забивает жесткая вонючая шерсть.
От первого удара стальных когтей спасла толстая куртка, клочья которой полетели в разные стороны. Челюсти барса лязгнули у самого горла. В короткое, как вспышка молнии, мгновение мальчик вспомнил правила рукопашной борьбы со зверем, те правила, которым так долго учил его старый Хонг.
Выгнувшись дугой, он втиснулся между лапами зверя, левой рукой вцепился в хребет, а затылком уперся в нижнюю челюсть, изо всех сил парализуя движения врага. Барс сильно ослабел от ран и потери крови. Но все же крючковатые когти передних лап вонзились в спину мальчика. Боль заволакивала глаза маленького охотника, сознание мутилось, а правая рука, прижатая к боку, никак не могла нащупать рукоять ножа… Зверь рванулся в сторону и, освободив голову, оскалил пасть. Желтые глаза, грозя смертью, заглянули в лицо человеку. И тот, словно принимая вызов, в какую-то долю мгновения собрав остатки сил, ударил зверя ногами в живот и освободил правую руку.
Сверкнул тяжелый бронзовый нож. В ответ раздался хриплый рев. Слившись в единый ком, облепленный алым снегом, враги покатились к подножию сосны и там затихли. На том месте, где остались следы борьбы, среди ярких пятен крови золотистой полоской блестел выпавший из рук охотника кинжал…
Молчала вековая тайга. Сосны, точно судьи, оценивая поединок, легонько качали лохматыми ветками. А кругом на десятки дней пути плыли синие морозные туманы и возносили в небо свои вершины непроходимые титаны гор.
Лесной волк, привлеченный запахом крови, свернул с оленьей тропы и короткой мягкой рысцой выбежал на поляну. Алый ком настораживал его. Он шел все медленнее, высоко задрав морду и принюхиваясь, но вдруг сквозь приятный запах кровавой пиши почуял лесного разбойника барса и трусливо бросился прочь.
Неумолимая тайга равнодушно молчала, сила была ее законом. Только сила побеждала здесь, только она имела право есть, жить. Знал ли этот беспощадный закон маленький человек, лежащий там, внизу? Мороз все прочнее связывал ледяными путами двух врагов. Мертвый зверь сделал свое, остальное довершит тайга.
Но человек хотел жить. И поединок продолжался. Может быть, то, что он делал сейчас, было труднее победы над барсом! Но неужели он не понимает, что ему нет спасения?
§
Юный охотник хорошо знал законы тайги. Да только, видно, много еще молодых сил жизни было в искалеченном маленьком теле. И человек призвал себе на помощь новую, враждебную тайге, силу. Под сосной запылал огонь. Семь солнц неподвижно лежал мальчик на шкуре врага, вместе с его кровью и мясом, вливая в себя новые силы. Из маленького кожаного мешочка он достал душистые травы, смешал их со слюной барса и приложил к своим ранам. Так учил его мудрый Хонг. Как только вставало солнце, этой смесью он снова и снова смазывал раны, шепча заклинания и молитвы. И бог леса, великий Шамши, сжалился над маленьким охотником. На восьмое солнце, совершив привычный обряд, он почувствовал, что снова может ходить.
Первые шаги делал осторожно, с трудом, словно проверяя себя. И лишь теперь обнаружил, что в кожаной петле на поясе нет ножа. Потеря сильно огорчила его. Он обыскал всю поляну, изрытую схваткой со зверем, — напрасно. Нож, наверно, провалился в рыхлый снег, разве его найдешь… И лишь при взгляде на скорченную тушу мертвого барса он утешился: такая победа стоила потерянного ножа — он сможет купить у купцов новый. Хватит и на наконечники для стрел.
За клыки барса купцы дадут не меньше десятка желтых янтарных шариков. В день праздника он подарит их Инге. При мысли об Инге Алан смутился. Что, если она и не захочет принять подарок? Девушка смеялась над ним, когда вместе с другими мальчиками племени Алан собирался на первую охоту. Говорила, что он принесет шкуру зайца.
Шкуру зайца? Зверь, которого он убил, не похож на зайца.
На следующее утро маленькая фигурка вновь брела по тайге. Алан часто останавливался, чтобы подкрепиться мясом барса, жестким и невкусным. С каждым солнцем он уходил все дальше из таежного плена — к людям, к жизни. И чем ближе подходил к стоянке племени, тем сильнее чувствовал радость и гордость, ту самую, что столько дней гнала его по следу могучего зверя.
Мальчик уже видел праздничные костры, старейшин племени. Он войдет в круг спокойной, медленной походкой. Настоящий охотник и воин не должен делать лишних движений. Медленно развернет большой тяжелый сверток, что сейчас лежит в его охотничьей сумке. При виде шкуры, наверно, даже старый Хонг поднимется со своего места. «Убивший барса один на один становится великим воином, ярость и сила зверя останутся с ним и приумножат его силы» — так говорил Хонг. Никогда еще в день посвящения молодой охотник не дарил племени шкуру такого зверя. Старый Хонг сможет по праву гордиться своим учеником.
И тут неожиданная мысль приходит в голову маленькому охотнику.
Что, если никому не сказать про победу? Спрятать шкуру и молчать до самого дня посвящения? Тогда все удивятся еще сильнее. Он так и сделает, про шрамы скажет, что упал со скалы, а шкуру спрячет. Молодой воин не знал еще, как опасно шутить с судьбой.
* * *
Нерадостно было в стойбище охотничьего племени Горных Барсов. Старый Хонг сидел в своей темной землянке и угрюмо смотрел в огонь. Не вернулся с охоты его любимый ученик. Трижды вопрошал Хонг богов о его судьбе, но боги молчали. Они гневались на племя, видно, мало жертв приносили им. И кара богов тяжела. Хонг пытался собрать разбегающиеся мысли.
Сегодня совет старейшин многое должен решить. Прибыли послы от самого великого Скилура. note 1
Послы говорят о войне с греками. Если опять будет война, племя сильно ослабеет… Воины поговаривают даже о том, чтобы идти под Скилура. Нужно ли это сейчас? Мысли, совершив привычный круг, в который раз возвращались к Алану. Все сроки давно минули, а мальчика все нет. Законы племени суровы. Алану еще только четырнадцать зим, но он должен принести залог, стать воином или погибнуть. Так было всегда. Он сильнее и смышленее всех своих сверстников. Однако они вернулись, а его нет. Неужели случилось несчастье?
Хонг слышит легкий звон бронзы у своей землянки.
Это зовут его. Никто, кроме него, не смеет входить сюда, в святилище богов. Вот они стоят у очага, равнодушные черные идолы. Стоят и молчат.
Старый Хонг бросает на них последний укоризненный взгляд и выходит на свет. У порога землянки, скромно потупив глаза, стоит Герат, друг Алана.
Герат молчит и ждет вопроса. Так и положено держать себя со старшим молодому охотнику, еще не ставшему воином.
— Ну, что тебе? — наконец сурово спрашивает Хонг.
— Разреши, Мудрейший, отправиться за зверем в лощину Лося. Мы пойдем вместе с Ингой.
Суровая складка между бровей Хонга расходится. В лощину Лося ушел Алан. Вот уже семнадцать солнц, как нет его. Друзья тревожатся… И хотя по законам племени не полагается помогать охотнику, ушедшему добывать залог, Хонг, махнув рукой, скрывается в землянке и уже с порога сурово бросает:
— Идите.
Несчастье подстерегло Алана на последнем переходе. Он спрятал шкуру барса в дупле гнилой березы и уже подходил к стойбищу. Юноша предвкушал, как в торжественный день посвящения достанет из тайника шкуру барса и спокойно развернет ее у костра совета, как радостно склонятся над ней его учителя и товарищи.
Неожиданно ровный снежный наст проломился под ним, и мальчик почувствовал, что куда-то проваливается. От удара он потерял сознание, а когда пришел в себя, с ужасом увидел, что гладкие ледяные стены оленьей западни закрыли от него весь мир.
Кто и когда вырыл эту яму на охотничьей тропе? Но что толку спрашивать себя об этом сейчас? Тайга торжествовала. Она зло посмеялась над своим пленником, приготовила победителю барса жалкую и бессмысленную смерть. На гладком дне ямы — ни единой веточки. Изодранная одежда не сохраняла больше тепла, теплая шкура зверя оставалась в дупле березы, напрасно ожидая своего хозяина. А там, наверху, надвигалась ночь. Бесконечная таежная зимняя ночь. И не осталось сил обдирая ладони карабкаться вверх по гладким отвесным стенам западни.
В эту ночь он уйдет в царство мертвых… У него ничего нет для этого пути. Добрые предки не будут оберегать его, мудрый Хонг не отгонит злых духов… Племя никогда не узнает о его победе и гибели. Эта западня никем не проверяется, только теперь заметил он полусгнившие кости зверей в толще льда, покрывавшего дно ямы. Он сбился с пути.
Вблизи стойбища Алан знал каждую тропу. Но в последние дни его невероятно трудного пути так болела голова, что он плохо помнил, где шел, и угодил в старую заброшенную ловушку. Ему стало жаль себя. Узнает ли когда-нибудь Инга, что с ним случилось? А если бы и узнала? Племя не любит неловких и неудачников. Инга первая посмеется над ним.
Мысли от холода начали путаться. Тогда Алан привстал и попробовал ползти вдоль стенок. Резкая боль заставила его снова без сил опуститься на дно ямы. Зачем цепляться за жизнь, когда выхода нет. Он мужественно уйдет в царство мертвых, как подобает охотнику и воину. Все же он стал воином, хоть об этом и не узнает племя.
§
Алан повернулся на спину, вытянулся и, сложив руки на груди замком, чтобы после смерти злые духи не смогли забраться в него, стал смотреть в пустое черное небо. Казалось, оно опускается все ниже и ниже, на самое дно ямы.
Когда он очнулся, вместо черного пустого неба над головой оказался знакомый закопченный потолок и где-то сбоку лицо Инги, почему-то совсем не насмешливое. Она положила руку ему на лоб и тихо сказала кому-то:
— Проснулся уже.
Алан хотел вскочить, но крепкие руки мягко удержали его за плечи, а голос Герата прозвучал тихо, но строго:
— Лежи, Алан. Тебе нельзя вставать.
Мальчик долго ничего не мог понять. Вместо холода ледяной западни в хижину врывался солнечный весенний ветер. Он нес с собой смех, бодрящие запахи веселья и здоровья. Алан окончательно проснулся и почувствовал сильный голод.
Позже Алан узнал, как Герат и Инга нашли его след, а потом отыскали и его самого, без сознания лежащего на дне заброшенной ловушки. Ослабев от ран, он перепутал дорогу и вместо охотничьей тропы попал на оленью.
Никогда раньше Алан не думал, что окружающие так любят его. Никто не спрашивал, что с ним случилось, не напоминало готовящемся празднестве. Все были веселы и ласковы с ним. Но он тяготился вынужденным бездельем.
Наконец настал долгожданный день, когда Алан впервые вышел из хижины. Был вечер. Такой, какой бывает только в весенней тайге, когда пряные запахи волнуют кровь, а в зеленых пахучих лапах елей пируют лесные боги.
Стойбище лежало на берегу большого озера. Над водой поднимался легкий прозрачный туман.
Мальчик долго стоял неподвижно. Смотрел на знакомый берег и не видел его…
Далеко за озером высились неясно синевшие горы. Теплые ветры несли оттуда дыхание весны.
Что там, за этими высокими горами? Мудрый Хонг рассказывал, что там жили другие скифские племена — их могучие друзья и соседи. А еще дальше лежала громадная сказочная страна. О ней Хонг рассказывал неохотно… Называлась она певуче и странно: Бактриана…* note 2
Говорят, в ней живут крылатые грифоны и диковинное существо Феникс. Скифские купцы из южных племен привезли оттуда странную человеческую фигурку, вырезанную из кости. Они рассказывали легенды о великих мастерах, вырезающих из камня и кости человеческие фигуры так искусно, что они потом оживали, охотились, как все люди, и работали, но никогда не умирали. Хонг запретил смотреть на эту фигурку, это, говорил он, большой грех. Делать можно только изображения зверей. На того, кто дерзнет изображать человека, обрушится гнев богов.
Фигурку сожгли на костре. Алан почему-то все никак не может забыть о ней. Белая и блестящая, она была так не похожа на черных закопченных идолов, которых он еще мальчишкой, дрожа от страха, тайком разглядывал в хижине Хонга. Алан и сам умел вырезать фигурки зверей, они выходили очень похоже, совсем как живые…
Вот и сейчас он подобрал с земли осколок кремня и в задумчивости стал водить им по мягкой поверхности глыбы известняка. Под рукой возникали черточки, штрихи… прерывались, сливались вместе, рождали линию… На секунду мальчик опустил руку, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. И вновь услышал рычание таежного зверя, увидел, как последний раз дернулись и застыли лапы, как вытянулось и обвисло под ударами ножа могучее, гибкое тело… Только об этом никто не должен знать, никто!
Завтра день посвящения. Вот тогда! А рука с обломком кремня вновь забегала по камню. И удивленный Алан вдруг увидел перед собой на камне изображение картины, завладевшей его сознанием.
Четкие контуры грозного и бессильного зверя заставили удовлетворенно улыбнуться Алана. И, отдавшись порыву, внутренне сжавшись от страха, он дал волю резцу…
Вот, опираясь коленом о поверженного зверя, на камне возникает маленькая фигурка человека… Алан уловил легкий шорох и испуганно вскрикнул. Он быстро обернулся и прижался к камню, спиной закрывая рисунок. Из-за поворота тропинки показалась Инга и остановилась, лукаво наблюдая за ним своими черными глазами. Он долго и как-то странно смотрел на нее. И вдруг, решившись, отодвинулся в сторону, открывая рисунок. Словно испугавшись того, что увидела, Инга крикнула, убегая:
— Иди, тебя зовет Хонг!
Алан поспешно стирает рисунок и спускается к озеру. Воины тушат сеть, Алану хочется посмотреть улов, но задерживаться нельзя, когда зовет Мудрейший. Вот и его жилище. Хонг в светлом халате, искусно выделанном мастерами из южных племен, на пороге поджидает Алана.
Он долго молча рассматривает мальчика.
Да, отрок высох, на ногах стоит нетвердо. Однако крепкое здоровье у него. Не всякий взрослый воин оправился бы от таких ран. Кто это так ободрал мальчишку? Судя по шрамам, это когти барса, но из его лап не уходят живыми. Что же с ним случилось? Кивком головы Хонг разрешает Алану сесть и не торопясь говорит:
— Завтра праздник весны и посвящения в воины. Ты готов к нему?
Краска заливает лицо Алана, ему не хочется выдавать тайну, а солгать Хонгу нельзя. Он опускает голову и с минуту думает, что ответить, но Хонг по-своему понимает его смущение.
— Я не спрашиваю тебя, что случилось. Меня беспокоит другое. Завтра ты должен представить залог или племя изгонит тебя. Ты ничего не принес с собой.
Он протягивает Алану большой тяжелый сверток, тщательно завернутый в льняную ткань.
— Здесь свежая шкура кабана, я сам убил его три дня назад. Пусть это будет твоим долгом. Я верю — ты еще станешь воином.
— Разве так можно, учитель?
Ясные глаза мальчика сейчас полны недоумения и горькой обиды. Хонг долго молча смотрит на Алана.
— Или. Я стал стар и жалостлив. Теперь я знаю — ты будешь настоящим мужчиной и воином.
Волнение долго еще не покидало Алана. Он вновь сошел к озеру, но на берегу уже никого не было, а вода стала серой от спустившихся на нее теней гор.
Скоро совсем стемнеет. Пора идти к тайнику. Лес пахнул в лицо вечерней сыростью, пряно запахло прошлогодней прелой листвой. Алан ощутил неприятный озноб и только сейчас понял, как ослаб за время болезни. Он шел осторожно, часто останавливался и прислушивался. Теперь, после разговора с Хонгом, ему особенно хотелось сохранить свою тайну.
Вот и гнилая береза. Толстый скрюченный ствол напоминал в сумерках фигуру фантастического зверя. Алан нетерпеливо запустил руку в дупло и замер от ужаса, не веря себе. Там было пусто…
Может, не то дерево? Нет, то. Вот зарубка. Что случилось? Где шкура? Он растерянно огляделся вокруг.
Лес молчал. Алан все еще не верил в пропажу, но в глубине его существа родилось быстро растущее ощущение непоправимого несчастья.
§
Может, не то дерево? Нет, то. Вот зарубка. Что случилось? Где шкура? Он растерянно огляделся вокруг.
Лес молчал. Алан все еще не верил в пропажу, но в глубине его существа родилось быстро растущее ощущение непоправимого несчастья.
Завтра с восходом солнца посвящение. еще и еще раз с лихорадочной поспешностью обыскал он все вокруг. Шкура барса, его залог, его гордость, бесследно исчезла…
Алан без сил опустился на поваленный буреломом ствол. Ужас случившегося все отчетливее вставал перед ним, но на тоскливый вопрос — почему? — не было ответа… Внезапно будто кто-то толкнул его — рисунок!
Он дерзнул нарисовать человека, к тому же — самого себя! И боги покарали его за чрезмерную гордость. Они похитили его шкуру! Жестокие, беспощадные боги! Он ослушался Хонга и нарушил запрет богов…
В душе почему-то не было раскаяния. Злость и обида захлестнули сердце. Подвиг, которым он так гордился, не принесет ему ничего, кроме насмешек и изгнания. Совет старейшин предложит ему завтра покинуть племя! Пусть так! Пусть никто не узнает о его подвиге! Он уйдет! Уйдет сам, не дожидаясь позорного изгнания. Законы племени справедливы, а суровы они только к слабым, к неудачникам, которым нет места в этой полной опасностей жизни.
Принятое решение немного заглушило обиду. Была уже глубокая ночь, когда Алан возвратился в стойбище. Нигде ни единого звука. Заснули даже собаки. В недвижном озере отражались звезды. Алан бесшумным охотничьим шагом вошел в хижину и, никого не разбудив, вскоре вышел оттуда, с котомкой за плечами. Никакого оружия он не решился взять: право на оружие в племени имели только воины. С минуту Алан стоял в раздумье. Нет, он не может уйти не простившись с друзьями.
Герат сонно зевал и все никак не мог понять, зачем его разбудили.
— Я ухожу… — с усилием произнес Алан.
— Куда ты собираешься идти ночью?
— Я ухожу совсем… У меня нет залога, и утром меня ожидает позор изгнания. Давай простимся.
Герат рванулся к нему и, схватив за руки, заговорил торопливо и громко:
— Почему ты молчал до сих пор! Неужели я не помог бы тебе достать залог? Да и сейчас еще не поздно! Хочешь, я дам тебе шкуру?
Алану стало неприятно от этих слов. Стараясь не обидеть друга, он ответил спокойно:
— Спасибо, Герат, я не хочу обманывать племя. Может быть, на чужбине я заслужу право когда-нибудь вернуться. А сейчас нужно идти. Давай простимся, и позови Ингу. Я хочу проститься и с ней.
Герат, словно обрадовавшись, что разговор окончен, торопливо исчез в кустах. И вскоре вместо него рядом с Аланом стояла маленькая черноглазая девочка лесного племени.
Юный охотник долго стоял молча, он не мог вымолвить ни слова. Молчала и девочка. Неожиданное решение друга вызвало в ее душе непонятную острую боль. Она растерялась. Не знала, что сказать, как утешить, как отговорить от страшного решения… И тогда заговорил он, охрипшим от волнения, незнакомым, срывающимся голосом:
— Я знаю, что ты хочешь сказать мне. В ночной чаше бродит много зверей. Иди, Алан, и добудь свой залог. Ночь велика. Так?
Девочка подавленно молчала, и, не дождавшись ответа, он продолжал:
— Разные бывают залоги. Один украшает молодого воина. Другой дает ему право на следующий год вновь пытать счастья. Целый год он терпит насмешки друзей, не приходит на игры молодых воинов. Я не хочу такого залога! Я добыл своего зверя, и его рисунок ты видела на скале. Но ты никому не скажешь об этой тайне. Боги отомстили мне за дерзкий рисунок, они украли шкуру убитого мной барса. Никто не поверит мне! И пусть не верят! Я уйду. Там, за горами, лежат неведомые, сказочные страны, много прекрасных чудес скрыто в них! Меня всегда манили далекие тайны этих стран!
— Хонг говорит: человек без племени не может, он погибнет один. В чужих странах живут другие люди. Если ты уйдешь, то уже никогда не сможешь вернуться!
— Я стану великим воином, племя еще услышит обо мне!
— Разве племя уже прогнало тебя? Кому ты угрожаешь? Перед кем хвастаешь?
— Значит, и ты ничего не можешь понять. Но я буду помнить о тебе все равно. Всегда. Прощай…
Он порывисто повернулся в сторону гор, но рука девочки удержала его.
— Постой, Алан. Я хотела сделать тебе подарок в день посвящения, но ты уходишь от нас… Чтобы стать великим воином на чужбине. Там тоже нужно оружие. Вот, возьми. Пусть этот нож всегда напоминает тебе о родном племени и, может быть, обо мне…
ГЛАВА II
Снова горы встали на пути Алана. Только теперь ему некуда было спешить. Там, куда он направлялся, никто не ждал его. Один, совсем один. Каменистая тропа вела на юг, к другим скифским племенам. Любой встречный мог стать его врагом. Нет спасения одинокому безоружному путнику, за которым не стоит могучее племя.
Тропа то взбиралась вверх, на скалистые вершины, откуда он видел свой путь на много дней вперед и где каждый неосторожный шаг грозил падением, то сбегала в лощины, где текли ручьи и лежали озера, а за каждым кустом таилась опасность.
Рысь тяжелым прыжком взобралась на сосну, освобождая тропу, она не тронула мальчика, лишь проводила изгнанника равнодушным взглядом сытых глаз. Однажды, в кустах у ручья, мелькнула полосатая спина тигра, и сердце Алана сжалось от страха.
Ночью он разжигал большой костер, и темнота вокруг наполнялась хриплым воем хищников.
Мальчика охватывало отчаянье. «Куда идти? Что предпринять? Как жить теперь? Примут ли его священные агрипеи*? note 3
Хонг говорил о них, как о защитниках обездоленных и изгнанников. Агрипеи были его последней надеждой. Только бы дойти и разыскать их. Так проводил он ночи, почти не смыкая глаз, а с рассветом снова продолжал свой бесконечный путь…
Сушеное мясо, взятое в дорогу, кончалось. Пришла пора позаботиться о новом запасе еды. С одним ножом в лесу немного добудешь. Требовалось оружие. Тонкое и прочное деревце отыскать не составляло труда — хуже было с наконечниками, чтобы сделать настоящий наконечник, нужны специальный инструмент и время, а голод уже давал себя знать. Алан ограничился тем, что укрепил на конце расщепленной палки острую пластинку кремня. В умелых руках даже это несовершенное орудие могло сослужить добрую службу. Алан не даром гордился умением точно бросать охотничьи копья. И сейчас, после четырех неудачных попыток, ему наконец удалось заколоть олененка, выслеженного у водопоя. Родной край Алана богат дичью. А что будет там, в неведомых странах? Об этом он старался не думать. Дни пути походили один на другой. Опасность таилась всюду, и в конце концов Алан привык к ней. Он уже подходил к подножию гор, к той ровной безлесной стране, где, по его расчетам, жили агрипеи, когда произошла встреча, чуть было не положившая конец его пути.
§
Проследив полет лесных пчел, Алан разыскал дупло-улей и уже стал было разводить костер, чтобы выкурить из него хозяев, как вдруг прямо сквозь дым на него вышел громадный серый медведь. Его, видимо, раздражал вонючий дым, и он сердито ревел.
Алан мгновенно очутился на дереве и сидел там, наблюдая, как грозный лесной великан воюет с пчелами и лакомится медом, который с таким трудом разыскал человек. Только на следующее утро мальчик решил слезть и продолжить свой путь.
Пятнадцать солнц шел Алан по тропе, так и не встретив ни одного человека. Любой путь имеет коней, кончилась и его тропа. Поредели сосны и ели, расступились и выпустили мальчика в необъятный океан степей…
До самого окоема, сколько хватал глаз, бежали волны зеленых трав, ласково шелестели под теплым ветром. Далеко впереди двигались черные точки. Однако сколько Алан ни всматривался, понять, что это такое, не мог. Он не решился сразу оторваться от родного леса: непривычная зеленая пустыня пугала юного скитальца. А черные точки между тем стремительно приближались, увеличивались, и вот уже можно различить трех всадников, гонящих небольшое стало. Алан спрятался и стал наблюдать за ними. У всадников не было оружия. Трое юношей ехали не спеша, покачиваясь в высоких удобных седлах. Кони не походили на лесных охотничьих лошадей родного племени Алана, они казались суше, стройнее и горячее тех неторопливых осторожных животных, которых он знал. Собаки, видимо, приученные стеречь стадо, освобождали хозяев от всяких забот, подгоняя то лаем, то зубами странных кургузых животных, покрытых вьющейся шерстью. Один из юношей придержал коня и, сняв с головы шапку, что-то извлек из-под ее подкладки.
И тут Алан чуть не вскрикнул от радости — под шапкой у него не было волос! Это агрипеи! Только у них существовал обычай еще в детстве смазывать голову священным соком, от которого выпадали все волосы, у них даже женщины безволосы. Алан выскочил из своей засады и побежал навстречу всадникам, высоко подняв правую руку в знак приветствия и мира.
Юноши встретили незнакомца настороженно. Они долго совещались о чем-то на непонятном языке, и наконец один соскочил с лошади и остался со стадом, а двое других жестом предложили Алану занять его место в седле. Провожатые, а может быть конвоиры Алана, словно проверяя его искусство езды, пустили лошадей галопом. Такая скачка была для мальчика непривычной. На крутых горных тропах лошади ходили только шагом, но он не хотел уронить своего достоинства и, стиснув зубы, погнал лошадь еще быстрее. Каждый толчок подбрасывал его в седле, и только высокие луки спасали от падения. Один из юношей усмехнулся и первый придержал лошадь. Алан заметил, что они все время держатся вблизи лесной опушки. Это радовало мальчика. Знакомые звуки и запахи, несущиеся из леса, ободряли его. Совершенно неожиданно лес надвинулся на них, по сторонам замелькали деревья и кусты.
Алан не сразу понял, что они приехали. Только соскочив с лошади, он увидел, что находится в самом центре удивительного стойбища. Здесь не было ни хижин, ни землянок. Стволы деревьев, обернутые толстым войлоком, образовывали низкие круглые жилища. Вокруг прибывших собралась целая толпа агрипеев. Они разглядывали пришельца и вполголоса переговаривались. Курносые лица с тяжелыми нижними челюстями окружали Алана. Все эти люди были плешивы и казались бы весьма не привлекательными, если бы не глаза — удивительно открытые и добродушные.
Так вот они какие, агрипеи — мудрый народ, разбирающий споры между всеми племенами. Алан ни у кого из взрослых мужчин не заметил оружия* note 4 и вдруг вспомнил, что агрипеи никогда не воюют и не держат у себя оружия. Юноши знаками позвали Алана за собой. Они вошли в просторное жилище. На небольшом возвышении сидел старец, рядом с ним стояла чаша с дымящейся жидкостью и лежал меч в ножнах — первое оружие, которое он здесь увидел. Алан почувствовал, что сейчас должна решиться его судьба. Он почтительно, по обычаям своего племени, прижал руки к груди и слегка наклонил голову в молчаливом строгом приветствии.
Старец сидел не двигаясь, веки были полуопущены, он, казалось, не замечал Алана. Войлочный полог приподнялся, вошли еще семь человек и молча расселись у ног старца. Алан вспомнил рассказы Хонга о священном суде — эти семеро, видно, и есть толмачи-судьи, они знают языки различных племен.
Юноши, сопровождавшие Алана, ушли, и он остался один со священным судом скифских племен. Один из толмачей кивнул головой и произнес на языке охотничьих племен:
— Говори и не пытайся лгать, суд слушает тебя. Алан постарался изложить свою историю как можно короче. Он убил зверя, но шкура пропала, и племя изгнало его. В этом месте старей, похожий на изваяние, приподнял веки и равнодушным голосом произнес на родном языке Алана:
— Это ложь. Племя не изгоняло тебя.
Алан вздрогнул и испуганно поправился — он ушел сам, не дожидаясь изгнания.
Старец совсем открыл глаза, и Алану показалось, что от них шло сковывающее, притягивающее тепло, вызывавшее почти физическое ощущение боли. Вдруг старец поднялся и, вытянув руку, заговорил громким надтреснутым голосом:
— Этот человек покинул свое племя. Никаких других преступлений он не совершал. Он храбрый воин. Недобровольно покидающий родину…
Алану хотелось крикнуть, что это неправда, что он не по доброй воле покинул родное племя, но язык точно окаменел…
— Добровольно покидающий родину, — сурово повторил старей, — дорого поплатится за это. Не нам его судить. Высший суд уже вынес ему приговор. Жестокий приговор. Мы дадим ему право жить среди нас, но в племя он не войдет, как и все другие чужеземцы, получившие у нас приют… Ты, воин-Алан, можешь выпить Асхи.
И старец кивнул на дымящуюся чашу.
На тысячу дней пути во всей земле скифов и за ее пределами шла слава справедливого суда, и были известны его законы. Асхи — черный сок священного понтика* note 5 — мог выпить только невиновный, оправданный человек, вступивший отныне под защиту великого суда, приговоры которого являлись законом для всех скифских племен.
Так началась жизнь Алана у гостеприимных агрипеев. Много мудрости знал этот народ, ведущий спокойную жизнь и не ведающий военных потрясений. Алан научился говорить на языке агрипеев, пасти стада и собирать плоды деревьев, но словно предчувствуя бури, ждущие его впереди, он не забывал и благородного искусства воина. Трое юношей, первыми встретившими Алана, вскоре стали его друзьями. Ускакав в степь, прочь от людских глаз, упражнялись они в запрещенных у агрипеев военных играх. Тело Алана становилось сильным и мускулистым, с каждым днем он все лучше учился владеть собой. Часами скакали юные всадники по степям, нанося и отражая удары прочными короткими палками. Ловкость Алана нередко восхищала его новых друзей. Постепенно он постигал сложное искусство скачки, достигая того совершенства, когда всадник и конь сливаются в одно целое, связанное единой волей и движением. У молодежи было много свободного времени — стада и плоды давали племени все блага, не требуя от людей тяжелого, полного опасностей труда, который выпал на долю лесных племен. Но неясная, зовущая куда-то тоска все чаше охватывала Алана. Он вспоминал то серые вершины родных гор, то погружался в мечты о сказочной, манящей Бактриане…
§
Часто, утомленные бесконечными упражнениями, друзья, стреножив коней, падали в душистую, усыпанную цветами траву и подолгу говорили об этом волшебном царстве. Рассказывал обычно Килоксай, он был старше остальных и не раз встречался с бактрийцами, земли которых там, далеко на юге, в сорока днях пути, граничили с землями агрипеев и других скифских племен.
Грифоны, крылатые существа с львиным телом, стерегли золото в далеких городах Бактрианы. Люди там были прекрасны, и еще более прекрасные боги жили вместе с ними в удивительных хижинах, таких громадных, что и три дерева, поставленные друг на друга, не достанут до их вершины.
— А что такое город? — спрашивал Алан.
— Город… Ну, как тебе объяснить? Это когда много племен собираются вместе, сообща строят большие жилища. А чтобы защищаться от врагов, окружают их высокой стеной. У скифов тоже есть свои города, только они далеко, там, где садится солнце. Самый главный город, где живет великий царь Скилур, зовется Неаполем*. note 6
С каждым разом друзья все дальше забирались в степь, уезжая иногда на несколько дней.
Шли годы. Алан незаметно превратился из мальчика в стройного юношу. Он все больше сближался с Мипоксаем и радовался, что нашел друга; с ним он не так остро переносил тоску. Мипоксай, очень спокойный, не по годам рассудительный, славился своей силой. Он не раз выходил победителем в весенних состязаниях, обычно устраиваемых племенем агрипеев. Алан не мог участвовать в этих играх. Он не принадлежал к племени.
В день праздника Алан стоял, как всегда, в стороне, грустными глазами провожая участников скачек. Подошел Мипоксай, увенчанный венком полевых цветов.
— В вашем племени тоже устраивают такие игры?
— Нет. У нас для этого нет времени. Лаже мальчишки должны заниматься охотой с самого раннего возраста.
— Хочешь, я попрошу старейшин разрешить тебе участвовать в играх?
— А ты не боишься потерять свой венок?
— Пусть он достанется самому сильному.
— Я пошутил. Не нужно, Мипоксай. Если я проиграю состязание, то уроню в ваших глазах достоинство родного племени. Если выиграю, будет обидно вашему племени: венок сильнейшего не должен доставаться чужеземцу.
— Порой ты удивляешь меня, и я невольно начинаю искать на твоем лице бороду старейшины.
— Возможно, она когда-нибудь и вырастет. Я не теряю надежды.
Под вечер, когда закончились игры, друзья решили, как обычно, отправиться на несколько дней в степь.
Солнце садилось, и тени лошадей смешно переставляли длинные, как деревья, ноги. Далеко позади осталось стойбище. Почему-то все четверо молчали. Не было обычного смеха, веселых скачек. Может быть, причиной была усталость после шумных состязаний? Или странно кровавый, зловещий закат? Непонятная тревога овладела Аланом…
ГЛАВА III
Два дня скакали молодые всадники, удаляясь все дальше на юг, словно хотели на этот раз добраться до самой Бактрианы. Движение веселило, отгоняло тревожные мысли. Никто и не думал об опасностях, что таятся в притихшей и ровной, совсем неподвижной степи.
Утром третьего дня Алан взобрался на крутой холм. С высоты еще шире открылись бесконечные пространства Степей; юноша не сразу заметил движение у подножия холма. Внизу, в двух полетах стрелы, большой вооруженный отряд тяжело скакал навстречу четырем юным скифам. Странная одежда всадников ослепительно сверкала на солнце… В руках у них поблескивали длинные копья, сбоку висели маленькие круглые шиты. Едва Алан успел рассмотреть все эти подробности, как к нему подъехал Мипоксай и, увидев всадников, отшатнулся, будто от удара.
— Это греки! Разбойничий отряд. Они идут к нам за добычей и рабами!
Алан не знал слова «раб», зато он хорошо понял, что идут враги. Отряд растянулся полумесяцем, стараясь охватить холм, на котором стояли скифы, и отрезать им пути к отступлению. Алан вновь ощутил то чувство, которое впервые появилось у него во время схватки с барсом. Гневное чувство ярости и радости борьбы. Черты юноши посуровели, и когда он заговорил, почему-то никто из друзей не удивился, что именно он взял на себя ответственность и право отдавать распоряжения.
— Ты, Килоксай, возвращайся к племени, предупреди, пусть все уходят в леса и угоняют с собой скот. В лесах эти тяжелые всадники будут бессильны.
— Арпоксай*, note 7 ты говорил о воинственном племени ваших друзей — саках. Скачи к ним и попроси устроить засаду в верховьях сухого русла. Греки, вероятно, не знают дорог, они все время держатся русла сухой реки. Мы с Мипоксаем задержим их здесь как можно дольше. Торопитесь, друзья, и не теряйте времени. Все зависит теперь от быстроты ваших коней.
Дальнейшее произошло совершенно неожиданно для греческих всадников. Из четырех скифов, которых они уже считали своей добычей, двое, до этого четко выделявшиеся на вершине холма, внезапно исчезли, а двое других, словно обезумев от страха, понеслись им навстречу.
Алан и Мипоксай скакали по двум расходящимся линиям, наперерез сильно вытянутым рогам вражеского полумесяца. В клубах пыли, поднятой конями греков, они уже не видели друг друга.
Алан мчался на переднего воина. Схватка на всем скаку произошла почти мгновенно. Алан даже не успел рассмотреть лица врага. Тяжелая палка, знавшая немало поединков с друзьями, превратилась в грозное оружие. Легким, скользящим движением отстранила она вражеское копье и обрушилась на шею грека, не прикрытую шлемом. Нанеся удар, Алан успел на всем скаку подхватить выроненный противником меч. Вокруг замелькали оскаленные, орущие лица. Скорость и неожиданность столкновения спасли Алана. В плотном облаке пыли, поднятой сбившимися лошадьми, удары попадали не тому, кому предназначались. Когда рассеялась пыль и ошеломленные дерзостью нападения греки пришли в себя, они увидели трупы своих товарищей, валявшиеся под копытами лошадей, и удалявшуюся фигуру наглого скифа. Весь отряд греков повернул коней и, не слушая команды, бросился за ним.
Алан все время придерживал коня на расстоянии полета стрелы от греков, маня их за собой. Неожиданно из обшей массы отделился один всадник. Это был, судя по богатой одежде и прекрасной лошади, предводитель греков. Алан сразу оценил достоинства могучей фигуры врага и резвость его белого коня. Пришлось отпустить поводья. Оба всадника вырвались далеко вперед, и ни один из них не мог ни сократить, ни увеличить расстояния. Однако оно оказалось слишком опасным для скифа… Алан понял это, когда длинная стрела оцарапала ему плечо и ткнулась в землю. Алан резко повернул коня, и в это мгновение вторая стрела вонзилась в шею его лошади. Животное дернулось и повалилось на бок. Алан медленно поднялся с земли, ожидая удара врага. Но тот придержал коня и, словно не желая пользоваться преимуществом перед пешим противником, не спеша забросил поводья и соскочил с лошади. Алан ждал, не двигаясь, и только глаза, беспокойно измеряющие расстояние до приближающегося отряда, выдавали его волнение. А предводитель греков, все так же не спеша, отстегнул тяжелый бронзовый щит, прикрывающий его левое плечо, и, обнажив меч, шагнул навстречу. Тут только Алан заметил, что греческие мечи сделаны из драгоценного сероватого металла, который назывался железом и ценился много дороже золота. Пластины такого же металла покрывали грудь и спину его врага. Опьянение схватки прошло, к Алану вернулось холодное, расчетливое спокойствие, и все же он испытывал невольный страх перед надвигающимся на него гигантом с рассеченным шрамом лицом. Силу удара грека Алан почувствовал сразу. От скрестившихся мечей полетели искры. Однако эта сила едва не погубила грека при втором ударе.
